Песнопения зауми

С 14 по 16 век русское церковное пение выглядело куда как странно. Из-за падения редуцированных мелодия перестала стыковаться со словами, и в песнопения стали добавлять совершенно бессмысленные слова на манер греческих или просто сочетания гласных.

Например,

"Слава Ти, Господи, сотворившему вся"

пелось так:

"Слава Ти Господи аненене наненененене ине ненене нананани, сотворившему вся".

А из простой фразы:

"всякое дыхание славит Господа"

получался настоящий Хлебников:

"всяко - оовую, оокувуо, оокувуо, оокувуо ды ихиини, ха-хахаха-ние да хвали хихиинвуи, инвуинини те се Госееооопода вуааавуаааавуа навуа".

Часто в текст песнопения вставлялось непонятное слово "Хабува" или "Хебуве".

Через какое-то время, когда заумь достигла критической массы, были предприняты слабые попытки объяснить значение некоторых вставок. Например, "Хебува" трактовался, как "Христе Боже".

Все "Хебувы" и "аненене" вычистил Никон вместе с двоеперстием.



Языки, как и люди, растут из Земли

Если внимательно прислушаться, понимаешь, что в каждой точке Земли природа звучит по-своему. У каждого леса-поля-озера свой голос, своя интонация, свой язык. Сознание его, конечно, не воспринимает, а вот все остальное (скажем так, тело) распознает безошибочно. Особенно если это тело там родилось.

В древности человек всему учился от природы. Улавливая звук Земли в точке своего рождения, он учился говорить. Языки появились откуда-то из глубин природы. Немецкие леса говорят по-немецки, русские - по-русски. Точнее так: калужские леса говорят по-калужски, брянские - по-брянски, потому что формирование языка происходило тогда, когда еще не было народов, а были роды. Правда языка - это диалекты.

Главное слово здесь род, а не природа. Потому что природа - это просто место, принадлежащее роду, земля, где живет род. Родной - принадлежащий роду.

Родиться - появиться в род. Родная речь - речь твоего рода, твоей родины, земли, где ты родился, речь земли при твоем роде, речь природы.

Чтобы добраться до самых глубинных корней, где магма языка еще не застыла и где возможна магия слов, надо брать язык рода, а не народа. В этом, на мой взгляд, ошибка Хлебникова: он смешивал диалекты всех местностей, в которые его заносила судьба. Хотя все равно, громче всего в его речи звучит калмыцкая степь, где он родился.

Сейчас почти никто не живет на земле своего рода. Слушая чужую речь, отвыкаешь не только слушать свою, но и слушать вообще. Мы не слышим, на каком языке говорят с нами чужие леса-поля-озера. Мы даже не знаем, что это можно услышать.

Поэтому мы и стали такими беспомощными, чуть дунешь - падаем, идем, куда ведут. Земля не помогает, не держит, не подсказывает, говорит на чужом языке, да и мы глухие, с нами на каком ни разговаривай, толку нет.



Русский дух

Ездила в командировку. В Ивановскую область. Видела русский дух, то есть русского духа. Дух был,как ему и положено, бессмертен, невидим и бестелесен.

Черные поля, чуть подсвеченные туманом. Четыре утра. Ноябрь. Снега еще нет. Самое темное время года и суток. Самое темное время души.

Как в подземном царстве. Вот пещерная речка мерцает странным огоньком. Вот силуэт леса: здесь черное (небо) становится еще чернее (деревья).

Автобус, в котором погашен свет, с невидимым водителем и пассажирами. Едет по этой тьме. Кое-где угадываются остановки.

Остановки в чистом черном поле. Черным четвертым часом утра. Черным месяцем ноябрем.

Это самое мистичное время: много пустых часов. Человек поневоле "задумывается". Застывает, запустив пальцы в бороду, без мыслей, без слов, уставившись в точку, сведя сознание к нулю, растворившись в воздухе. Может он из этого созерцания выйти великим подвижником, а может - Смердяковым. Может и не выйти вообще.


В такое время проезжаешь черным полем, а на остановке кто-то стоит, пошатываясь.Это и есть он – русский дух!
(Это самое поразительное в нашем темном подземном царстве: там, где вовсе не должно быть никакой жизни – она есть!)
Машет рукой, автобус долго тормозит.

Догоняет, запрыгивает, басит: "Спасибо, командир!"

Наполняет салон перегаром и запахом пота (русский дух!), плюхается на сиденье, вытягивает в проход резиновые сапоги, икает, засыпает. Спит. И едет в четыре черных часа утра из деревни Верхняя Грязь в деревню Нижняя Грязь.

Зачем? К кому? Какое может быть у него дело, когда сама жизнь завелась в этих краях непонятно как и зачем. Затеплилась. Затемнотилась. В четыре черных часа утра.

Но вот автобус снова тормозит. У проселка, уходящего в непроглядную тьму. Вызванного из небытия скупым свечением фар. Русский дух соскакивает со ступенек, делает два шага - и исчезает. Был и нет: дух!

Безлюдное время. Бестелесное. Бытовое небытие. Дух в резиновых сапогах. Призрак с запахом сивухи. Из Верхней Грязи - в Нижнюю Грязь. Из грязи - в грязь. Нежилое утро.


А днем это серое небо можно потрогать рукой, в четыре серых часа дня - уже полумрак, затмение, сумерки - и дети, возвращаясь из школы, застыли у витрины сельмага: там электричество, жвачки, другая жизнь.

И стоят, расплющив носы, созерцают. И перестают ощущать время. И все заботы отпускают их. В ничем не нарушаемое небытие…

Все русские от Ильи Муромца, лежавшего 33 года на печи, до Ильи Обломова, лежавшего на диване, мечтают об одном: замереть, забыться, не быть.
Воля к жизни в нас очень слаба.

Если бы не нужно было двигаться в поисках пищи (достался бы нам климат, где все растет само), то мы давно бы превратились в Ничто, в чистое поле, в чистое нет, без примесей жизни, в чистый русский дух.

Только русский человек может сказать: "не помню, как прошел год" - и он, действительно, не будет помнить. Он был в забытьи, без сознания, без чувства.

У русских особые отношения со временем: они не чувствуют, что его теряют. Они его, вообще, не чувствуют. Ведь дух бессмертен. Время ему ни к чему.