Когда я там, всегда приходит тоска. Тихая, кроткая, но все же я не люблю испытывать это чувство, а потому и бывать там.
Но стоит мне только приехать – как вспоминается сразу все. И скошенная трава, в которую уже поздно ночью закапывал нас Сережка (на спор); и «блинчики» из листьев сирени; и хлеб с солью и зеленым луком вприкуску (тогда казалось, что нет ничего вкуснее); и ягоды «на бугру» с последующей их дележкой; и котята, которых мы завертывали в лопухи, как детей в пеленки; и перышки – «попугайчики»; и кукла Надя – огромная и голубоглазая – которую я боялась, потому что так звали нашу умершую в младенчестве двоюродную сестру; и «дома» - это были настоящие дворцы со множеством комнаток, парадных лестниц, вырубленных в большой куче глины; и майские жуки, что мы ловили кофтами, подпрыгивая на этой же самой куче; и клад, который мы искали, как и все дети; и куклы из кукурузы, и «индейцы идут!»; и голова из страшной бабушкиной сказки, которая «пришла, мертвой костью обвела»; и метель за маленьким окошком над печкой; и рыжий Рекс, который катал меня в санной упряжке; и вишневое варенье; и страшный заброшенный бабушки Валин дом «с привидениями»; и старая соседка – ведьма Клавуша; и старый сад с яблоней и качелями – можно было качаться и есть душистые яблоки, еще мокрые от теплого летнего дождя…
И этот же сад – полувеком раньше…И холодные, мокрые антоновские яблоки, которые мамин дедушка приносил поутру и которые можно было грызть, греясь на печке…И дом, стоявший тогда здесь же, внизу, в начале сада…
Вот она – старая фотография с похорон маминой бабушки Даши, («милая мама, 1948 год»), зима, снег...Две маленькие девочки перед гробом. Одна из них – моя мама. Она повязана огромным белым вязаным платком и стоит надувшись, как мышь на крупу. Платок душил ее, но сказать было некому: всем было не до детей. Чуть подальше – бабушка Нина и дедушка Андрей. А сзади, за окружившей гроб толпой – голова бабушки Фени, которая не умела писать – только ставила крестик – и говорила «ка-ти-грах-ви-ро-вать-ся» вместо «фотографироваться» и все рассказывала маме одну грустную-грустную сказку – про котика, которому отрубили хвостик…
Деревенское кладбище небольшое, но много могил заросло бурьяном, еще больше – просто сравнялось с землей от времени. К бабушке Фене и дедушке Тарасу уже не подойти – там густые заросли кустов. Но там и тут, по еще проходимым тропинкам, встречаются Костиковы. Близкая и дальняя наша родня. Люди, которые веками жили здесь, трудились на этой благодарной, жирной черной земле, собирали домой, как дядя Володя, букетик из полевых цветов и трав ( и обязательно с желтым донником), служили у князей Мещерских…И моя «тоска» здесь – неспроста, я, я тоже какой-то частью принадлежу всему этому, этому миру, уже ушедшему в прошлое, но еще связанному с настоящим тысячей маленьких нитей – воспоминаний. Это место – тоже моя маленькая родина, и тоска (в ней, по ней – не знаю) с рождения впечатана в душу, как каллиграфическая буква «М» на кирпиче работы крестьян князей Мещерских, который я вынула из разрушенного фундамента дома бабушки Вали. Ему более ста лет, а он все так же крепок, как в день обжига, а буква «М» все так же безупречна.
|
