Студенческий форум Орла Ostudent.ru

Версия для печати

Журналы: ЧерносотенецЪ -> . . . lonely world . . .

10 мая 2008

13:50 Глава 3 "Митинг"

Глава - неполностью. Вторая часть ее, самая показательная в обрисовании "самой свободной армии в мире"(Керенский), из-за нерешенность в одном поворотном моменте (еще не выбран точно вариант один из двух), не дописана. Т.е. не закончив по указанной выше причине главу 3, я начал потихоньку писать главу 4 "Июльское наступление". Теперь выкладывать все буду по главам.
ЗЫ: эта глава (3-я) представляет интерес особый.

3. Митинг
Из небольшого пятачка у дома штаба полка сделали весьма большую площадь: были убраны палатки, полевые кухни, разобраны ящики и частично убран мусор. Для митинга солдаты старались так, как не старались в окопах. Вся площадь перед помостом была забита солдатней, среди которой иногда виднелись редкие офицеры, в общем, на глаз было около двух тысяч человек, словом - почти весь полк. Даже от 2 батальона, стоявшего сегодня на позиции, пришла делегация в 200 человек - больше половины батальона. У помоста суетились люди, митинг задерживался уже на пол часа, задерживался делегат от Московского Совета депутатов. Все вокруг громко переговаривались, то и дело раздавались ругательства в адрес задерживающегося и громкий смех.
Это была толпа, обыкновенная русская толпа, как на любом митинге в любом русском городе, с такими же понятиями, с такими же инстинктами, любящая зрелища и утопающая в словесной бездне многочисленных ораторов. Малограмотная и темная, толпа ненавидела все, что было ей непонятным, особенно если это касалось материальных ущемлений. Такие слова как «долг», «честь», «присяга» вызывали лишь озлобление и чувство отторжения, но зато «немедленный мир», да еще и «без аннексий и контрибуций» рождали в ней дикий восторг, хотя вряд ли смысл последних слов был ей ясен.
Александр, стоявший в непосредственной близи у помоста, видел как несколько солдат-комитетчиков во главе с прапорщиком Илоновым оживленно о чем-то спорили с подполковником Петренко, бывшим начальником хозяйственной части полка, уволенным за халатное отношение к своим обязанностям, из-за которого в роты иногда целыми днями не приходили полевые кухни из-за отсутствия средств. Однако подполковник был членом комитета, и естественно после увольнения остался в полку, а все его «прегрешения» комитет свалил на «контрреволюционный» штаб полка, якобы подстроивший все. Ныне полковник занимал должность председателя полкового комитета, а прапорщик Илонов – товарища председателя, т.е. его заместителя. Наконец, после долгих прений, подполковник взошел на помост, однако толпа гудела, не слушая его призывы.
- Довольно! Тихо!
Понемногу толпа притихла, вслушиваясь в слова председателя комитета.
- Сегодня полковой комитет вынес постановление сократить хлебный паек офицерскому собранию! Это вызвано, прежде всего тем, что офицерский паек неизмеримо больше солдатского! Офицерское собрание в день потребляет по 3 пуда хлеба, в то время как на солдат приходится всего пуд! Справедливо это, товарищи?
- Несправедливо! – раздались выкрики из толпы.
- Пусть погоны грызут вместо хлеба! – крикнул бойкий солдат неподалеку от места где стоял с Боровиковым Александр.
Толпа дружно засмеялась, не зная, что подполковник лжет – офицерский паек был официально 2 пуда хлеба в день, но с самого начала войны из-за перебоев на железных дорогах и сокращению посевных площадей он сравнялся с солдатским и тоже стал пудовым.
- Тише, товарищи! Я, когда был начальником хозяйственной части, всегда ратовал за увеличение солдатского пайка. Я, сам офицер, чувствовал всю несправедливость такого распределения хлеба, и старался облегчить солдатскую участь! Но в штабе посчитали, что солдату хватит и куска хлеба, когда офицеры будут есть по три! И меня уволили! Товарищи, вот я стою перед вами, как ясный пример тог, что штаб не хочет помочь своим солдатам!
Толпа вновь взорвалась криками негодования.
- Товарищи, кто хочет выступить? – пытаясь перекричать толпу вопрошал председатель совета.
К помосту продвинулся тот самый солдат, предлагавший офицерам вместо хлеба «грызть погоны». Он небрежно оттолкнул своей рослой фигурой подполковника Петренко, и высоким истеричным голосом прокричал:
- Товарищи! Вы слышали? Вот куда идет солдатское добро! Все что нам предписано, что мы в окопах честно заработали, идет на стол офицерикам! Мы обносились, овшивели, похудели, а у нас офицерье последний кусок изо рта тянет! Ну куда такое годится?!
- На плаху золотопогонников! – раздались выкрики
- Да погоны в зад! – кричали солдаты, дружно смеясь над своим острословием.
- Мы гнием в окопах, живота не щадим, и все для того, чтобы офицерье хорошо питалось да смотрело свысока на нас…
Вдруг из толпы раздался раскатистый бас поручика Саненко, перекрывший голоса толпы и визг оратора:
- Какой ты роты?
Произошло замешательство, толпа притихла в ожидании, оратор замолк. В адрес поручика послышались редкие негодующие крики, на которые он однако не обратил внимания.
- Роты какой, тебя спрашиваю!
Солдаты смотрели на выступавшего, в ожидании ответа.
- Третьей! – ответил как-то нерешительно оратор.
- Лжешь, негодяй! – послышался голос прапорщика Боровикова, где-то совсем рядом с Александром. – Я помощник командира третей роты, и тебя у нас нет!
- Да! – выкрикнул кто-то из толпы, - Я из первой, нету у нас такого!
- Эй, приятель! Это не ты ли сегодня с маршевой ротой запасного батальона пришел? – прогремел голос Саненко, - Когда ж ты успел умаяться-то, и в окопах погнить?
Настроение толпы в мгновение изменилось: в адрес оратора послышался свист, смех, крики, остроты, и он незамедля сошел с помоста и скрылся в толпе. Вслед ему полетел даже чей-то сапог, который однако угодил в голову стоявшему у помоста подполковнику Петренко. Толпа заржала. На помост быстро взошел прапорщик Илонов:
- Ти-хо! Товарищи, слово представляется уполномоченному представителю Исполнительного комитета Московского Совета рабочих и солдатских депутутав, товарищу Горовому!
Хохот и свист прекратился: все смотрели в сторону помоста, у которого возникло большое оживление. На помост поднялся невысокий крепкий человек с почти лысой яйцеобразной головой. На неб был неопрятный, хотя внешне дорогой фрак. Оглядев толпу, взирающую на него с интересом, он хорошо поставленным голосом начал речь:
- Товарищи! Вот уже три месяца прошло с тех пор как петроградские рабочие и революционные солдаты в единении и порыве свергли царя и его генералов! Многовековое иго царского режима, где народ держался в цепях на голодном пайке, было сброшено! Подельники царя, верные псы его, были посажены в тюрьмы. Однако на свободе остались те, кто желал и желает реванша! Желает вновь заточить рабоче-крестьянский народ в темницу кабалы и нищеты! К власти пришли буржуазные представители в ице крупного сахарозаводчика Трещенко, фабриканта Коновалова, помещиков Гучковых, Милюковых, Родзянко и других предателей интересов трудового народа! Силы реакции, возглавляемые крепостниками-буржуями, решили обмануть и предать рабочих и солдат, отдав их на убой на полях империалистической войны. Требования народа о мирных переговорах с нашими немецкими братьями игнорируются Временным правительством.
- Ага, как же! Братья! – к Александру проталкивался Боровиков, - Ничего трепится!
Однако его никто не слушал – солдаты внимали оратору от Свдепа, жадно поглощая поток возвышенных, но неизменно преступных слов. А он, этот «представитель трудового народа», умело играл на утробных, животных инстинктах толпы, накаляя страсти до предела.
- Кроме того, - продолжал делегат, - министр иностранных дел, слуга царского режима Милюков, обратился с нотой к Англии и Франции, что мол, русский народ готов воевать до победного конца, готов умирать не понятно за что на полях сражений, чтобы капиталисты Антанты потом пожинали плоды победы в войне на костях русского народа. Однако народ не обманешь! Рабочие и солдаты Петрограда ясно увидели, что власть попала в руки хищников! Они сказали «Долой такую власть! Вся власть Советам!». И тогда буржуа из правительства, поджав хвост, лицемерно приманили к себе так называемую демократию в лице эсеров и меньшевиков, которые всегда яшкались с буржуазией, продавая интересы трудового народа! Но это не спасет буржуазное правительство! Народный суд близится! Товарищи! Враги народа, предатели его интересов находятся не только в правительстве! Остались еще друзья царского режима, закоренелые поклонники расстрела и кнута! Они нацепили на себя красные бантики, зовут вас «товарищами», делают вид друзей, но под лживой маской таят злобные планы о господстве Романовых и закрепощению вас, трудящихся! Они мечтают усыпать поля брани вашими трупами, зовут вас на новую бойню, чтобы на ваших костях строить свое счастье и благополучие! Если вы верите – идите! На ваших жизнях будет строиться дорожка к трону кровавого царя, а ваши вдовы и осиротевшие дети вновь попадут в кабалу нищеты и рабства!
Речь имела огромный успех, особенно в последней своей части. Росло напряжение, возбуждение толпы грозило перерасти в буйство. Толпа шумела, выкрикивая проклятья в адрес «врагов народа» и одобряя те моменты речи оратора, задевавшие особенно ее инстинкты и жестокий эгоизм.
Александр ринулся в сторону помоста, пробивая себе путь среди солдатской массы.
- Саша, ты куда? – услышал вслед удивленно-испуганный голос Боровикова Александр.
Но сейчас глаза его горели и решительность была столь велика, что он не обращал внимания на ругань солдат, которым при виде его приходилось уступать дорогу. Подойдя к трибуне, он небрежно оттолкнул преградившего ему путь прапорщика Илонова.
- Вам не дадут слова! – злобно выпалил ему прапорщик.
Но Александр был уже на трибуне.
- Товарищи! – прокричал председатель комитета Петренко, - Слово просит поручик Данилевский!
Раздались крики и свист:
- Долой! Не надо!
Толпа негодующе протестовала и ругалась.
- Нет, я буду говорить, и вы не смеете не слушать одного из тех офицеров, которых здесь при вас бесчестил и поносил этот господин!
Солдаты немного угомонились, заметив в словах поручика горячий порыв. Представитель Московского Совдепа что-то буркнув себе под нос уступил место оттолкнувшему его офицеру и спустился.
- Кто этот человек? Кто оплачивает его речи, которые на руку немцам, которые убивали ваших братьев и друзей? Этого никто из вас не знает! Он пришел, отуманил вас, и пойдет дальше сеять смуту и раздор! Раздор между солдатами и офицерами! Он говорит, что вы умирали на полях сражений! А разве не умирали радом с вами офицеры? Те самые, которых он называл врагами народа, и которые вместе с вами, солдатами, несли тяжкий крест с самого начала войны! Те самые офицеры, которые не посылали вас в бой, а водили за собою, обильно устилая своими трупами поля брани! Почему он порочит нас? Тех самых офицеров, которые на своих плечах выносили под огнем раненых солдат, которые как и они шли в бой с пустыми винтовками без патронов во время Великого отступления? Которые будучи неоднократно ранены, оставались до последнего в строю, пока вражеская пуля не настигала их?!
Александр говорил с глубокой искренностью и болью, болью, которую он носил в своем сердце, как и подавляющая часть офицерства, с мартовских дней. Поэтому солдаты слушали.
- Он строит из себя вашего друга, однако сегодня он был, а завтра его уже не будет. А офицеры с вами вместе гниют в окопах и переносят те же страдания и тягости, что и вы! Он призывает вас к бунту, грабежам, насилию! Не так добиваются своих прав сознательные люди! Не грубой силой, а законом! А вы подумайте, кому выгодно то, что брат пойдет на брата, делить и отбирать в погромах и пожарах «добро» да землицу? Кому? И не здесь ваши враги! А там, за колючей проволокой! Те самые, которые подкармливают разносчиков смуты в ваших сердцах и душах, чтобы потом вероломно и цинично ударить вам в спину, когда вы обернетесь, чтобы уйти творить зло, к которому вас призывал этот господин и ему подобные! Мы никогда не дождемся ни свободы ни мира, которого в равной степени хотим и мы, офицеры, ели будем трусливо стоять на месте, топтать землю! Не так мы добьемся счастья для себя, для своих семей, для своей Родины! А только в порыве решительного наступления…
Видимо свежа еще оставалась в памяти речь господина Горового. И конечно, оказало свое влияние сакральное слово «наступление», которое с некоторых пор стало нетерпимым среди солдат, почти запретным. Это слово можно было только поносить – иных оттенков не допускалось. Договорить Александру больше не дали: толпа зашумела, послышалась ругань в его адрес, угрозы и свист. Толпа, возбужденная до предела, продвинулась к трибуне и помосту, угрожающе близко к Александру. Толпа ревела и напирала сильнее, и он уже видел озлобленные лица и тянущиеся к нему руки.
Ни один мускул не дрогнул на лице поручика – он смотрел в эти красные от возмущения лица, полные ненавистью и презрением и понимал, что это не их вина в лютой злобе к офицерам и просто к тем, кто хоть чуть-чуть возвышается над толпой морально или умственно. Революция не разрешила, а обнажила веками копившиеся проблемы в народной толще, и вместо того, чтобы эти проблемы решать, новые правители государства их только обостряли, разливая демагогию в стенах Таврического и Зимнего дворцов, и пустословие по стране и армии. Не решаются проблемы словами, красивыми и высокими – все слова рушатся об стену непонимания темной массы, об стену материального эгоизма и жадности.
Чья-то рука дернула его за рукав, и в то же время пробились сквозь толпу прапорщик Боровиков и Саненко, и взяв его под руки повели силой к выходу. Туда же подтянулись находившиеся вблизи солдаты 1-й роты, ограждая своего командира от наседавшей толпы.
- Погоди, сучий сын! – кричали из толпы. – Мы с тобой еще поговорим!
С большим трудом Александра вывели из давящей и изрыгающей проклятья и ругательства массы людей, одурманенных революционным угаром и тремя месяцами безнаказанности и распущенности.
- Товарищи, спокойствие! Прошу угомониться! – слышался позади еще голос прапорщика Илонова.

Комментарии :0

Нет комментариев к выбранной записи.